В этом году исполняется 5 лет фестивалю «Вишневый Сад», который стал настоящим праздником искусства для зрителей Нью-Йорка. Самые яркие, обсуждаемые театральные постановки, выступления лучших оперных исполнителей, музыкантов. В рамках фестиваля, нас ждет встреча с московским театром им. Вахтангова. Одна из его лучших постановок «Дядя Ваня» пройдет с 15 по 18 июня в Сити Центре (City Center). Накануне «больших» гастролей главный режиссер театра им. Вахтангова и постановщик спектакля «Дядя Ваня» Римас Туминас дал интервью главному редактору журнала «Афиша» — Юлии Райдлер.
Вы неоднократно ставили «Дядю Ваню». Ваше восприятие пьесы менялось со временем, становилась ли она Вам более дорога, значима? Чем отличается версия «Дяди Вани» в Театре Вахтангова от тех, что Вы поставили ранее? Почему Вы вернулись к этой пьесе?
Я всегда ищу возможность поставить Чехова. Впервые мы сделали этот спектакль еще лет 20 назад в Вильнюсе с выпускниками моего актерского курса. И потом я ставил эту пьесу в разных театрах и странах. Я сравнил ее как-то даже с народной песней, которую время от времени непременно хочется спеть. Начав работать над «Дядей Ваней» в Вахтанговском театре, я увидел, сколько там еще мною не открытого. Как по-другому поворачиваются персонажи. В какой сложный диалог вступает Чехов с нашим временем. Новое время приносит новые мысли. Нередко утверждают, что Чеховское чувство юмора очень сложно перевести на иностранные языки. Есть ли риск, что в переводе «Дядя Ваня» что-то потеряет, а что-то будет искажено? Мне кажется, что ирония и юмор возникают у Чехова оттого, что он смотрел на желание людей быть счастливыми и думал: «Боже мой, какие вы смешные! Мечтаете, ждете счастья! Ведь это в принципе невозможно». Чехов словно рассматривает всех нас, и улыбается, глядя на то, как мы к чему-то стремимся, чего-то желаем, добиваемся, хотим, строим планы на всю свою жизнь. Это вызывает у него добрую улыбку и снисходительность ко всем нам — бедным созданиям божьим, бедным людям. Хотят чего-то, стремятся куда-то, но впереди ничего не будет… Это есть во всех пьесах. Сочувствие Чехова — хорошее, доброе. Поэтому, наверное, в его пьесах много юмора — скрытого, глубокого, который надо понять, и тогда, может быть, мы поймем что-то важное и о самой нашей жизни.
Как Вы полагаете, в том, как сегодня воспринимают произведения Чехова и в частности эту пьесу, есть ошибки? Какую бы ошибку восприятия Вы назвали самой крупной?
Быть приверженцами только авторского текста — наша принципиальная позиция. Мы остаемся, и должны оставаться верными ей. Это значит, очень внимательно вчитываться в текст ничего не редактируя и не переписывая. Нельзя, работая над спектаклем, пытаться сделать постановку «на тему», или «по поводу». Шедевр Чехова или Шекспира никогда от тебя не защищается. Наоборот, автор словно приглашает к себе. Ему одному как-то тяжело. Он ждет тебя, скучает, жаждет, чтобы ты пришел и поговорил с ним. Он готов к соавторству. Мне кажется, в космосе, в истории остается звук. И только звук. Звук веков. В театре надо услышать звук эпох и это поставить.
Ранее Вы упоминали, что Ваш интерес к некоторым произведениям не выдерживает испытания временем и теряется, но Ваше восхищение Чеховым неизменно и вечно. Пожалуйста, объясните, почему так?
Чехов — самый значительный драматург для меня. Пять его пьес можно ставить всю жизнь, повторять их. Можно всю жизнь посвятить Чехову. Это как песня, как мелодия, которая не может устареть, измениться. Она вечна, она прекрасна. Она какая-то своя… И я имею право ее петь. Главная тайна, которую Чехов оставил нам и которую мы пытаемся разгадывать, — тайна уходящего времени. Все чеховские истории — о прошедшей жизни, все его герои — смертники, хотя и не осознают этого… Когда я заболеваю и становлюсь нервным, когда не люблю никого и неприятен сам себе, я обращаюсь к Чехову как к врачу. Он меня лечит простыми травками, его пьесы я читаю, как рецепты, ставлю их и выздоравливаю. В них заложен код счастья.